В мае ИЯФ празднует два дня рождения – свой и основателя института – Герша Ицковича (Андрея Михайловича) Будкера. Мы побеседовали с академиком Василием Васильевичем Пархомчуком, которому посчастливилось стать аспирантом Будкера и даже провести рядом с ним последние дни его жизни. Его увлекательнейший рассказ о молодых годах, которые пришлись на время строительства Академгородка, мы и предлагаем вашему вниманию.
– Василий Васильевич, с чего началось ваше увлечение физикой?
– Родом я с Алтайского края, совхоз Мирный. Но в старших классах жил и учился в Родинской школе. Родино – райцентр, а в нашем селе не было десятилетки, можно было учиться только до 7 класса, как и во многих деревнях в то время. Если ты хотел грызть гранит науки и дальше, приходилось ехать в райцентр. Там я увлекся физикой. В то время только самые первые транзисторы появились и наш учитель физики поощрял активные занятия радиолюбительством: мы с большим удовольствием строили маленькие приемнички и даже передатчики у нас были. Порой удавалось уловить даже спутник. В деревнях до всякой инспекции было далеко и никто нас не беспокоил, не ругался, что мы эфир засоряем и т. д.
Между собой переговаривались конечно, но по большей части культурно. Правда, однажды случился казус. Я был около дома, вдруг подбегает ответственный по нашей местной радиосети с длинной жердью и отбивает провода, которые ведут в дом. Оказалось, мой товарищ, с которым мы были в одном кружке, решил устроить концерт. Поставил микрофон, усилитель, подключился к сети и давай на всю деревню исполнять деревенские, не совсем литературные частушки, играя при этом на гармошке. Такая была у нас насыщенная, свободная жизнь.
– Когда вы впервые увидели Будкера?
– Как-то директор школы принес газетку с задачами Сибирской олимпиады. Надо сказать, олимпиада была инициирована Сибирским отделением Академии наук, а сам Будкер был председателем олимпиадного Оргкомитета. Я довольно успешно эти задачи порешал и, особо не задумываясь, отправил их в Новосибирск, по указанному в газете адресу.
Я уже и думать об этом забыл, как вдруг приходит письмо с приглашением в Барнаул. Мать давай плакать, дескать, натворил небось чего... В итоге я оказался в Летней школе ФМШ, где впервые и увидел Герша Ицковича (или, как мы его называли, Андрея Михайловича). Это был 1962 год.
Тогда во дворах вновь построенных пятиэтажек были сделаны псевдофонтаны, мы собирались у них и слушали разных ученых. Я был удивлен, услышав про ядерную физику, на Алтае иногда наблюдали вспышки – Семипалатинск находился совсем недалеко от того места, где мы жили. Будкер меня потряс своим рассказом о том, что можно делать встречные пучки и изучать элементарные частицы. В итоге я неплохо написал вступительную работу в ФМШ, получив первую премию по физике. Бумага об этом была подписана Будкером и Ляпуновым. И все это как-то поменяло мой взгляд на жизнь. Я-то думал, что вернусь в поселок, буду там расти, приобретать специальность, стану, например, как мой папа, водителем. Но судьба распорядилась иначе.
– Вы остались в Академгородке?
– Да, здесь мы поселились во вновь построенном доме, который был для нас просто дворцом. Сейчас это называют презрительным словом «хрущевки», но на самом деле это несправедливо. Люди, приехавшие из деревни, после удобств на улице, воды из колодца и печного отопления, попадали в красивые, чистые комнаты, с теплым туалетом, горячей и холодной водой. Это была сказка!
На учебу мы приехали уже зимой, в январе, занятия проходили в здании третьей гимназии. Там первое время располагался университет, а когда построили главный корпус НГУ, он туда и перебазировался, а в школе несколько комнат отдали для занятий ФМШ. Кстати, само здание Академии наук тогда находилось в Новосибирске, на Советской.
После ФМШ я поступил на физфак, на практику пришел в ИЯФ, там и стал аспирантом Будкера.
– Не просто было к Будкеру попасть? У него же, наверное, отбоя не было от кандидатов в аспиранты?
– Получилось так, что на первом курсе Будкер вел курс по физике по введению в теорию относительности и когда пришло время экзамена, я зашел в аудиторию, вытащил билет, сел готовиться. Тут появился Будкер, и лектор посадил его ко мне, сказав, мол, хороший студент, можете у него принимать экзамен. Будкер какие-то формальности выполнил, а потом начал разговор за жизнь: кто я, откуда и так далее. И я с удивлением увидел, что в зачетку он мне поставил «пятерку», хотя самой темы билета разговор мало касался. Такая была личная встреча на первом курсе, а потом, когда я пришел в ИЯФ, без особых проблем попал к нему в аспирантуру.
Как аспирант я с ним регулярно встречался, иногда по приглашению ходил домой. Он интересовался, чем я занимаюсь, как идет работа и так далее. У меня была какая-то неперспективная тема научной работы, все затягивалось, не было развития. А в это время часть народу из ИЯФ поехала развивать науку в Иркутск, в Институт солнечно-земной физики. Я из любопытства поехал с ними посмотреть и мне там все сильно понравилось. Но моя супруга, которая не хотела в Иркутск, донесла через знакомых Будкеру, что аспирант хочет сбежать. Я вернулся, и вдруг – звонок, меня вызывает Андрей Михайлович. Я не знал, что ему уже обо всем известно, тем не менее почувствовал внутреннюю дрожь. Захожу, а он сразу вопрос ребром: «Василий, тебе скучно в институте стало?» Я замялся, начал говорить, мол, астрофизика, планеты, радиотелескопы... Он послушал и говорит: «У нас сейчас создают новое направление, завлаб Н. С. Диканский, иди к нему, будешь заниматься электронным охлаждением».
И все, он меня как гвоздиками прибил на всю жизнь к этому электронному охлаждению. В это время мы строили установку, макет которой вы можете видеть у меня на столе. Вот здесь в кольце летают частицы – протоны, а здесь – электронное охлаждение, вот здесь они соединяются и образуются атомы водорода. Он нейтральный, магнитом не отклоняется, летит по прямой. Все это как в холодильнике или – в самогонном аппарате, примерно тот же принцип. Конечно, все происходит в супервысоком вакууме. Я делал детектор, способный определить размер пучка, его расходимость и прочие параметры. Мы над этой машиной работали лет 5, и в 1977 году наконец-то довели ее до ума.
– То есть в итоге вы этой темой увлеклись?
– Да, это было очень интересно, тем более что совсем не совпадало с предположениями Будкера. Андрей Михайлович думал, что у электронов будет одна температура, оказалось, что в тысячу раз меньше, и это открытие мы сделали во время экспериментов. Выяснилось, что мы можем получать супертонкие пучки. Если обычный пучок протонов светится примерно как карманный фонарик, то после охлаждения он превращался в маленький лазер. Мы исходили из будкеровской теории, а жизнь оказалась гораздо занятнее. Пришлось срочно менять аппаратуру, вместо всей мудреной техники поставили ядерную эмульсию, нечто вроде фотопленки и на ней-то и остался первый отпечаток атома водорода. После 5 лет работы мы этого достигли! У меня к тому времени уже закончилась аспирантура, надо было печатать научные работы, а писать было не о чем, только о неудачах. Но когда установка заработала, это было счастье, не только для нас, но и для самого Будкера. И потом мы много лет еще занимались этой разработкой и достигли в ней большого совершенства.
– Вы в итоге не жалеете, что не пошли в астрофизику?
– В жизни так много интересного, чем бы можно было заняться, но не сложилось, что уж тут жалеть. Работа съедала все время, но в итоге я стал доктором наук, академиком, это значимо. Первый эффект охлаждения мы увидели с завлабом Диканским в три часа ночи, такой был стиль работы. Утром и днем мы что-то ремонтируем, усовершенствуем, нам лаборанты помогают, а вечером, когда все уходят, эксперимент – пытаемся увидеть охлаждение и так далее. Мы, например, почти год добивались только охлаждения, все работало, а охлаждения не было, и мало кто в нас верил тогда. Но нам удалось со всеми сложностями справиться, больших жертв мы не принесли.
Опять же, чтобы померить размер протонного пучка, например, надо было его пересечь тонкой кварцевой нитью. Но где ее взять? В магазинах не продают, заказать негде. Была холодная война, на Западе купить невозможно, Китай тогда находился на другом уровне развития. Прочитал в книге, как американец Роберт Вуд делал электроскопы для измерения электричества. Там описывалось, что если взять лук, разогреть кварц и выстрелить, кусок расплавленного кварца в воздухе оставляет тоненькую микронную нить. Я прочитал, воодушевился, сделал самодельный арбалет и пошел в стеклодувку института экспериментировать. Но после выстрела нить мы не нашли, она слишком тонкая, ее невооруженным взглядом не видно. И тогда я вспомнил, что у моей супруги есть черное бархатное платье для парадных выходов. Она его уже несколько лет не надевала – дети маленькие, не до того. Я подумал, если спросить у нее – точно не разрешит. Поэтому потихоньку взял это платье, сделал трубу, которая раскладывается напополам, изнутри выстелил этим платьем и – выстрелил. И когда открыли – глядь, на бархате блестит искомая ниточка.
– Как я поняла, вы активно общались с Будкером перед его уходом. Каким он был как человек?
– В 1941 году он закончил МГУ и пошел на фронт, хотя у него была бронь как у специалиста по атомной энергетике (как раз начался атомный проект в стране). Он попал в зенитную часть, которая служила на Дальнем Востоке, фактически занимался инженерией приборов наведения зениток. Безусловно, не каждый бы так поступил, это был смелый шаг.
Он сильно не любил вранье, когда ученые начинают преувеличивать свои достижения, врать о результатах. И в институте было несколько скандалов, с этим связанных, когда он увольнял кого-то в связи с открывшимися фактами. В физике сильно не наврешь, завтра этот опыт повторят другие и правда откроется. Он был очень принципиальный, справедливый, по крайней мере по отношению ко мне – не уволил же он меня, когда я опроверг его теорию. Это повлияло на меня больше, чем его лекции.
Когда выяснилось, что его теория не описывает эксперимент, он пришел выяснять, что же аспиранты такое натворили, что в итоге его теория оказалась негодной. Долго выяснял, убедился в нашей правоте и все одобрил. И после этого мы с ним встречались, общались.
Когда у него случился инфаркт, его отправили в Крым, в писательский Дом творчества на восстановление. Его супруга Мелик-Пашаева была журналистом, сценаристом и режиссером, поэтому он там и оказался. Будкеру было скучно одному, без научного общения, поэтому в институте решили меня к нему откомандировать. Мы почти неделю гуляли по парку, он делился своими мыслями, идеями, планами. И хотя он был практически при смерти, не думал об этом, планы у него были грандиозные – куда направить институт, как сделать то-то и то-то… И для меня это стало большим уроком и жизненным примером того, каким должен быть истинный ученый, руководитель, человек.
– Несколько слов о роли Г.И. Будкера для института и для мировой физики.
– Его рассуждения и теории во многом были фантастическими, но золотые зерна идей в них можно было найти. Директор ЦЕРНа Вайскопф Виктор Фредерик говорил, что Будкер генерировал много идей, но главная ценность даже не в них, а в его чутье по отношению к людям, в стимулировании людей на научное творчество, на то, что это нужно, полезно и так далее. Например, электронное охлаждение стало в итоге всемирно признанным.
Будкер активно поддерживал позицию, что ученые сами должны зарабатывать на науку и жизнь. Выпрашивать деньги – это одно, но мы должны еще и делать какие-то нужные установки для страны. И когда в 90-х Советский Союз рухнул, финансирования не было, особенно на науку, наши установки оказались востребованы за границей, благодаря чему институт выжил. Мы сделали порядка семи установок и многие лаборатории осчастливили ими. Кроме того, каждая стоила 1-2 миллиона долларов, это было существенным подспорьем для ИЯФа в тяжелые годы Перестройки.
Елизавета Садыкова
Обратная связь