Он – бывший моряк, автор более десятка книг разных жанров, от автобиографических зарисовок до фантастики и научно-популярной литературы, физик, работавший в известных мировых лабораториях и сегодня участвующий в проекте «СКИФ». Валентин Иванов. Мы познакомились с ним благодаря клубу «Горизонты», а теперь хотим познакомить и вас.
Сила воли плюс характер
– Валентин Яковлевич, расскажите, пожалуйста, откуда вы родом и как вы оказались в моряках.
– Я дальневосточник, родился в Хабаровском крае, но мои детство и юность прошли на острове Сахалин. На эту тему у меня есть книжка, называется она «Школа в таежном поселке». Я жил в маленьком военном поселке на Сахалине, практически все подобные поселки расположены в тайге, ведь именно тайгой богат наш край. Это была ничем не выделяющаяся средняя школа, но в какой-то степени она определила, кем мне стать. С детства, класса с 4, а может с 5, я мечтал стать моряком. Дело в том, что в нашем поселке стояла дивизия, там были танкисты, артиллеристы, мотопехота и морская авиация. И моряки-авиаторы носили тельняшки, бескозырки, их форма настолько меня завораживала, что я твердо решил стать моряком.
Я уже тогда был упрямым, воли мне хватало, чтобы добиваться того, чего я хочу. И после 8 класса я решил поступать в мореходку. Когда я подавал заявление туда, мне было 15 лет. Я ноябрьский, а экзамены проходят в июне-июле. В невельской мореходке была предэкзаменационная горячка, поэтому в приемной комиссии просмотрели, что мне нет еще 16 лет и – меня приняли. В этой мореходке возрастной состав был очень разнообразный. Например, я поступал после 8 класса, но со мной учились ребята, которые закончили десятилетку, и те, кто отслужил армию или успел поработать на море, например матросами. Могу сказать, что в мореходке было разное, но дедовщины не было.
– Я тоже читала, что на флоте дедовщины нет. Суровые условия, на грани выживания, формируют братство. Море сплачивает людей.
– Да, и в итоге я поступил в Сахалинскую мореходку в Невельске и окончил ее с отличием. Четыре года обучения в мореходке дают среднее техническое образование, а мне лично она дала сразу два диплома: диплом радиотехника и второй диплом – судового радиооператора. То есть я стал радистом. И хотя это был очень непродолжительный в моей жизни этап, но он оказался максимально насыщенный приключениями. Я даже написал о нем книгу «Море – наша любовь». Это была моя первая книга, она выдержала уже второе издание, первое было для однокашников, к 40-летию нашего выпуска. Я уже тогда работал в Америке, а ностальгические нотки, как известно, стимулируют творчество. Тираж первой книги разлетелся мгновенно, я ее печатал для нашего курса (около 100 человек). Сразу получил отклики, что преподаватели, которые нас обучали и немного помнили, потребовали, чтобы я и им ее прислал. Я понял, что без второго издания не обойтись и поработал над ним более серьезно. В первой редакции книга называлась стандартно «Морские повести и рассказы».
Морскими путями
– Вы бывали в море? Расскажите о своем первом рейсе.
– Да, конечно. Мой первый рейс длился год без схода на берег. Это был рыболовецкий флот, мы тралили морского окуня в Аляскинском заливе. Настолько далеко от Родины, что до нас не доходили вообще никакие новости и даже как радист я слышал кругом только иностранные радиовещательные станции, с которых звучали всякие рок-н-роллы и так далее. Правда, один раз за этот год к нам с попутным судном пришла почта, целый мешок. В этом мешке оказалось послание и для меня, в нем девушка, за которой я ухаживал тогда, моя школьная любовь, сообщала, что вышла замуж. Как переживает парень в 17 лет первую несчастную любовь – понятно. Я в молодости вообще был очень робкий в отношении женского пола, девушек боялся, а с ней мы учились в одной школе, привыкли друг к другу, и тем больней было предательство с ее стороны. Но я выжил. После этого мы проходили военную стажировку на острове Русский, на крейсере «Александр Суворов».
– Остров Русский, по рассказам, было страшное место.
– У меня об этой службе сохранились самые светлые воспоминания. После окончания мореходки я был распределен на огромное судно, оно было настолько большим, что на нем не качало вообще, ни при каком шторме. А вот на первом судне качало 24 часа в сутки, причем швыряло как пробку.
– Как вы в таком юном возрасте пережили все тяготы морской жизни?
– Да, я был самым молодым в училище, но в таком возрасте у человека огромный жизненный ресурс. Поэтому то, что он способен пережить, вовсе не наполняет человека ужасом. Просто видишь, что такое происходит со всеми членами экипажа, не с тобой одним.
Судно наше было особым, это был плавучий консервный завод «Чернышевский». И одна из повестей моей книги так и называется и посвящена ему.
На этом судне было два конвейера, работали в две смены. Каждая смена по 12 часов. На нем работали рыбообработчицы, девушки со средним возрастом 21-22 года. Это был самый цветущий возраст для человека. Работа была однообразной. В правой руке у разделочницы был длинный тяжелый нож и вся ее работа состояла из трех движений, все 12 часов: первым она опускает руку и нож отсекает хвост у рыбы, вторым движением отсекает голову, третьим вспарывает брюхо, а большим пальцем отбрасывает кишки на палубу, которые брандспойт отравляет за борт. Мужчина по своей психике не способен к такой однообразной работе, это могут выдержать только женщины. Я попал в такой цветник! Но первый жизненный опыт научил меня, что с ними надо быть осторожнее. На этом судне было 500 рыбообработчиц и сто членов экипажа, среди которых тоже были женщины, обслуживающий персонал – бухгалтерши, пекари, официантки.
Меня разыграли на спор и выбрали сразу две девушки, в итоге мы всюду ходили втроем – на концерты и танцы. Это трио, наверное, выглядело очень странно со стороны, но обе девушки оказывали мне знаки внимания и отказать им было неудобно. Мне всегда было неудобно отказывать человеку, и это происходит до сих пор. Но предпочтение я, конечно же, имел и в какой-то момент вмешалась судьба. Мы тогда стояли во Владивостоке, у судна шли корпусные работы. Для гражданских судов не было доков такой величины, только на военном заводе. Судно ввели на территорию военного завода, и там существовала строгая пропускная система. И морячкам, которые на берегу любили выпить и теряли пропуска, обратно их не выдавали. В итоге, они оставались на судне безвылазно. И вот – одна из моих подруг потеряла пропуск.
Девушка со мной осталась одна и через некоторое время мы с ней решили пожениться, и возник вопрос, как же нам обустроить дальнейшую жизнь. Когда появляется семья, рождаются дети, а муж много месяцев пропадает в море, это не оздоравливает отношения между супругами, поэтому среди моряков не много счастливых в семейной жизни людей...
Городок мечты и реальности
– Как вы оказались в Новосибирске?
– Я активно занимался радиоспортом и зональные соревнования проходили в Барнауле. Там я стал чемпионом Сибири и Дальнего Востока и перед возвращением обратно на Сахалин у нас было два выходных. Мы решили посмотреть Академгородок, о котором были наслышаны. Когда я его увидел во всем великолепии лета, то сказал себе, что если и буду учиться, то только здесь.
Поступал в НГУ я, конечно же, тоже с приключениями.
К моменту первого экзамена я и все мои соседи по комнате отравились в студенческой столовой. Все в разной степени, лично у меня состояние было просто ужасное. Было большое искушение все бросить, но когда я вспомнил, с какими ироническими улыбками меня провожали на судне, дескать, вернешься, куда ты денешься, понял, что не смогу смотреть им в глаза, если не поступлю, поэтому собрал волю в кулак и пошел на экзамен. На сам экзамен отводилось пять часов, я бы столько не выдержал, поэтому что-то накарябал на черновиках, даже не переписывая на чистовые листки, на бегу сунул их с выпученными глазами членам комиссии и пулей вылетел в коридор. Преподаватели видимо решили, что у студента крыша поехала.
На следующий день, когда я пришел сдавать устный экзамен, мне сказали: «А вы что здесь делаете? Вы уже поступили». И я прямиком дунул на пляж.
Я поступил на физфак, и прямо с рейса, с путины, приехала моя невеста, мы поженились и на первом курсе у меня родилась дочь. Это был 1968 год, мне было 20 лет. Потом я окончил НГУ и через год у меня родился сын. С этого началась моя научная часть биографии, по этому поводу написана самая важная для меня книга «Хроники научной жизни». Научная жизнь меня поначалу разочаровала.
– Чем же, если не секрет?
– В науке совсем другая структура отношений между людьми, непривычная для меня, бывшего моряка. С одной стороны, в науку шли в основном талантливые мечтатели, романтики. Но соперничество, вопросы приоритета, создающие атмосферу интриг и временных союзов одних научных школ против других, охладило мой романтический пыл к среде, но ни к самой науке. И уже после защиты, состоявшимся ученым я понял, что нас учили так хорошо, дали такой широкий спектр знаний, что куда бы я ни попал, я бы, наверное, увлекся первой же задачей, которую мне дали, и моя научная карьера пошла бы по другой ветви. Но я думаю, что она была бы не менее успешной.
– Но учиться-то вам нравилось?
– Да. Несмотря на то что я учился средненько, экзамены не заваливал, был аккуратным студентом. Лекции старался не пропускать. Более того, еще в мореходке я изучил стенографию и стенографировал все, чем вызывал недовольство однокурсников – они не могли пользоваться моими конспектами. Но в конечном итоге, вспоминая тех, с кем учился в НГУ, я могу совершенно уверенно сказать, что никакой особой корреляции с тем, как ты учился в НГУ и кем ты стал в науке, нет. То есть умение работать и умение учиться – это разные способности. Несмотря на то что я был середнячком в учебе, я оказался первым, кто защитил диссертацию. Это, наверное, было заслужено, поскольку в моей диссертации примерно треть занимали акты внедрения моих научных разработок на разных предприятиях Советского Союза.
– А жена продолжала ходить в море или тоже пошла учиться?
– Нет, она взяла на себя все тяготы нашего быта. Мы с ней прожили вместе 13 с половиной лет и она ушла из жизни как боец, который отстреливается до последнего патрона. Она ни разу не впала в отчаянье, в панику, хотя, видимо, осознавала, что ее ждет. Мы с ней как бы играли определенную пьесу: каждый стремится добросовестно исполнить свою роль, потому что это было нужно нашим детям. Мы не имели права плакать, чтобы не травмировать их. Когда она умерла, сыну еще не исполнилось 7 лет, он ходил в детский садик. И детей мне пришлось поднимать одному. Я был к этому не очень хорошо подготовлен, ведь все было на жене. Но как мог, я свою роль исполнил и мне есть, чем гордиться в своих детях. Хотя в науку никто из них не пошел, я не испытываю по этом поводу сожалений. Я всегда им говорил так: ты должен сам себе выбрать жизненный путь, а моя задача тебе помочь. Какую бы ты ни выбрал себе работу, профессию, я буду этот выбор одобрять. Быть нужным людям можно обладая любой профессией. А жене я посвятил много стихов, их можно прочитать, одно из них и, наверное, самое мое известное – «Глаза любимых».
– А где вы проходили практику, работали первые годы?
– В ИЯФ, причем, когда я только приехал в Городок, увидел его и сразу решил, что хочу здесь работать. Так и вышло. Кстати, там мне дали тему, которая осталась со мной на всю жизнь. Я был в группе, которая делала в ИЯФ уникальную установку – высокочастотный генератор непрерывной мощностью один мегаватт. Словом, мы были на передовом крае науки. А в ускорителях работают пучки заряженных частиц и устройство, откуда пучок должен появиться, называется электронной пушкой. И вот мне, как студенту, было задание написать программу, которая могла бы рассчитать режим работы электронной пушки нашего генератора. Программа существовала в институте, но была написана двоичным кодом и вносить в нее какие-то изменения, добавлять новые данные было очень сложно, а это нужно было делать постоянно.
Мой научный руководитель дал книжку, которая называется «Основы Фортрана», это язык трансляции формул. И сказал, что через неделю у меня должна быть готова программа. Самое трудное заключалось в том, что и коллеги по институту не могли мне помочь, потому что они этим не занимались. Мне пришлось от начала до конца разбираться в этом самому, читать толстые умные книжки и в результате я ее создал.
Моя программа основывалась на методе, который называется метод интегральных уравнений. Я помню, что моих однокурсников одна эта фраза приводила в состояние близкое к экстазу, считалось, что это непостижимо.
А я со своими новыми знаниями пользовался популярностью у экспериментаторов в ИЯФ, ко мне постоянно обращались за помощью, что почему-то не нравилось моему руководству. В итоге я защитил свою диссертацию на развитии этой программы, для чего мне пришлось перейти в другую организацию – ВЦ, в среду математиков. Отпраздновать защиту я пригласил бывших коллег и мой бывший начальник сказал: «У нас бы ты кандидатом и через 10 лет вряд ли стал бы, зато был бы классным физиком». Сам он, кстати, не защитился.
Физика и лирика
– То есть, вы в итоге стали программистом?
– Нет. Дело в том, что есть два класса физиков, экспериментаторы и теоретики. Экспериментаторы колдуют над железной махиной, установкой, придумывая, как заставить ее работать. А теоретики сидят над листом бумаги, выводят формулы, из которых не всегда следует что-то осмысленное и которые нужно многократно проверять. Большая часть формул оказывается ненужной, ведет в тупик. Но наступало время, когда стирается граница между теоретиками и экспериментаторами и появляется новый класс – физики-вычислители. Физик-вычислитель должен, как и теоретик, хорошо знать все разделы физики, ведь нечто новое, открытие лежит в смежной области. Он формулирует физическую модель. Если идти от природы, то любой объект имеет бесконечное число свойств. Работать с таким объектом в принципе невозможно, для этого нужно отбросить ненужные свойства, и останется конечное число уравнений, которые можно решать. И для этого ты должен быть еще и хорошим математиком. Универсальных способов решения задач в математике не существует, поэтому разработка матмодели – совершенно отдельная задача: для ее решения ты должен быть классным физиком и математиком. И программистом, причем программирование не является здесь главным. После того, как ты отладил программу и получил на ней результат, видна твоя работа как физика и математика. И таких универсальных людей совсем немного на планете, я, был в ИЯФ одним из первых, как я сейчас понимаю, кто обладал всеми этими знаниями, причем в очень молодом возрасте – всего 20 лет. Но я работал по 12 часов в день, без выходных и праздников. Наверное, у меня в жизни все получалось потому, что я умел волю собрать в кулак.
– А когда же творить?
– Часами думать над научной темой вредно для здоровья, мозги начинают закипать. И лучший способ – переключится на другую интересную работу. Например, написать что-то – музыку, поэзию или прозу. Всем этим я переболел в свое время. Например, у меня был период, когда я увлекся французской романтической поэзией и даже пришлось изучить французский язык в совершенстве, чтобы переводить французских поэтов, тончайшие оттенки их мыслей. Вы же знаете, что порой проще написать новое произведение, чем сделать точный перевод.
– Вы не жалели, что не остались моряком?
– Да, первые годы в науке я об этом жалел. У меня в море была прекрасная работа и я был всем доволен. Там нет такой конкурентной борьбы, которая заставляет людей делать подлости, подставлять, писать доносы. Там все на своих местах и причин для конкуренции нет. Карьерный рост там практически отсутствует, матрос может дослужиться максимум до боцмана, а это – собачья должность, на нее не каждый согласится. А у радиста – лучшая работа на судне, на тебе куча техники, ты незаменим, сиди себе, работай потихоньку. Красота!
Но потом у меня появился принцип – ни о чем не жалеть в своей жизни. Допустим, ты осознал, что сделал неверный выбор – что это даст, кроме бесполезных сожалений. Я просто обобщаю свой жизненный опыт, чтобы не делать ошибок. По этому принципу я и живу, и никаких шагов назад не делаю. И еще один принцип, который я вынес из жизни – человек должен жить так, чтобы каждый день получать положительные эмоции от того, как ты живешь, и что ты делаешь. А если их не получать, можно всерьез заболеть.
Страна «желтого дьявола»
– Вы, насколько я знаю, успели и за границей поработать?
– Да, в лучших мировых научных центрах, это Стендфордский центр линейных ускорителей, лаборатория имени Энрико Ферми, Аргоннская национальная лаборатория, где был сделан первый в мире ядерный реактор, лаборатория имени Джефферсона и в ряде других. И в каждой из них я работал в разных ускорительных проектах. Первый был в Стендфорде. Там я проработал 6 лет, потом приезжает комиссия, и – проект закрывают из-за недостатка финансирования. Умные люди начинают понимать, что недостаток финансирования обнаружился из-за того, что Америка вступила в войну в Афганистане.
Я плавно перетек в лаборатории им. Э.Ферми. Первая была в Калифорнии, вторая – в штате Иллинойс. Там мы проработали три года, пока не приехала знакомая комиссия – оказалось, что Америка начала вторую войну. Из газет следовало, что эти две войны тратят миллиард долларов в сутки, получалось, что если их на две недели остановить, мы бы построили свой ускоритель. Оказалось, что войны для Запада гораздо важнее, чем какие-то физики с их бозонами Хиггса. Потом я перетек в третий проект, он был вообще уникальный, работали над ускорителем, который должен был работать не на привычных нам частицах электронах-позитронах или протонах-антипротонах, а на мю-мезонах. По мере работы над ним я начинал понимать, что и его скоро закроют. И оказался пророком. Потом меня взяли в еще один проект Аргоннской лаборатории, где мы делали тоже уникальную разработку – микроканальный усилитель, такие используются в детекторах коллайдеров. И дело закончилось тем, что вначале нам дали финансирование на три года, и постепенно я понял, что дело закончится тем же.
Когда я прочитал статью «Физика высоких энергий уходит из США», понял, что тут становится скучно и решил вернуться в Россию. Это был 2011 год, все крупные ускорительные проекты были закрыты. И, вернувшись на Родину, я не прогадал. На сегодняшний день в США не строится ни одного крупного ускорителя. Прежние, которые были, эксплуатируются, но самый крупный – «Теватрон», который до этого был в лаборатории Энрико Ферми, закрыт, и открытие бозона Хиггса произошло в Европе.
Известно также, что самый крупный реактор для термоядерного синтеза, который называется ИТЭР, тоже строится не в Америке, а в Европе.
Зато в России сегодня строится три крупных ускорителя, один из которых – Курчатовским институтом, и два строит РАН, по проектам ИЯФ. Один из них называется «СКИФ», это синхротрон четвертого поколения, а второй – «Супер С-тау фабрика», в Сарове. И я принимаю участие в обоих проектах. Я счастлив, мне есть чем заниматься, работа наша идет более-менее успешно.
Кстати, я совсем недавно вернулся из длинного вояжа, в котором пересек два полушария, то есть, практически из кругосветного путешествия. Мне нужно было решить деловые вопросы в Америке, туда прямых рейсов нет, поэтому летел через Стамбул. Проехал Сиэтл, Ванкувер, Сан-Франциско, Лас-Вегас и Майами. В общей сложности в Америке я прожил тринадцать с половиной лет и, казалось бы, меня там ничем не поразишь, тем не менее, в очередной раз она меня удивила. Причем удивила очень сильно. Во-первых, с экономикой там серьезные проблемы, все стало в разы дороже, инфляция огромная. И меня действительно сильно огорчило то, что творится на улицах американских городов. В центрах крупнейших городов наркоманы и бомжи ставят свои палатки и живут там, как цыганский табор: лохмотья, рвань, горы мусора. Кругом – обкуренные люди. А ведь Америка, в которой я жил, имела настолько строгие нравы, что на улице нельзя было курить даже простой табак.
Оказывается, по американским законам такой бомж может зайти в любой магазин, схватить товары и – прямо на выход. Секьюрити его не станет задерживать. По нынешним американским законам, если он украл на сумму меньше 1000 долларов, уголовного преследования не будет. А административная морока в виде штрафа… ни одному предпринимателю не захочется с этим возиться. А еще – оказывается, по закону каждому из этих бродяг мэрия обязана предоставить бесплатный смартфон, потому что жителю современного города без смартфона выжить просто невозможно, а купить его он не может. Кроме того, на всех парковках висят объявления, чтобы не оставляли вещи в машинах, иначе они будут разграблены. Оказывается, на ограбление машины полиция тоже не выезжает, это массовое явление. Получается, что пока этот наркоман или бомж никого не убил и не изнасиловал, его трогать нельзя. В свое время как ученый я не был самым высокооплачиваемым жителем страны, но в Калифорнии, например, я платил 32 процента налогов от своего дохода. И когда я видел молодого парня, который собирал деньги не на хлеб, а на банку пива, и возмутился, коллеги мне ответили: ты же не хочешь, чтобы тебе глотку резали на каждом углу, твою машину постоянно разбирали на запчасти и так далее. Значит, плати им, чтобы жить спокойно. И если меня спросить, хочу ли я жить в такого сорта обществе, где жизнь в общем-то сытная, я отвечу – нет. Рано или поздно случится беда: или меня убьют, или я убью кого-нибудь, защищая близкого мне человека. И у нас, конечно, были суровые годы, и ко мне приходили бандиты. Но сейчас-то все, слава Богу, наладилось: бандиты не приходят, полицейские не стреляют, бездомных мало и они не наглеют. В общем, можно жить.
Легендарные встречи
– Запомнились ли вам какие-то встречи с интересными людьми? Насколько я знаю, вы же еще Будкера застали.
– Будкера я видел в основном только когда летал с ним одном самолете. Он был глыба, гений, небожитель, а я – студент, поэтому мы не могли общаться запросто. А вот с Гурий Ивановичем Марчуком я встречался и могу об этом рассказать.
Когда я пришел на ВЦ, он передал, что хочет лично со мной познакомиться, академик лично знакомился с любым сотрудником, который устраивался на работу в институт. Он был Героем социалистического труда, депутатом Верховного совета, Вице-президентом СО АН и прочая, и прочая, и для меня личная встреча была неожиданностью, в ИЯФе с людьми не церемонились. Гурий Иванович вскочил со своего председательского кресла, пожал руку и сказал «садитесь». Он поинтересовался, какие области науки меня больше всего интересуют, я был просто потрясен, какие там области, я ведь делаю только первые шаги. Словом, Гурий Иванович был демократ, демократ до мозга костей.
Кстати, помогая в числе других сотрудников переносить мебель у него в коттедже, я побывал в его библиотеке. Такой роскошной библиотеки я ранее не встречал. Там я впервые подержал в руках Библию. Библия тогда не продавалась, ее дарили в храмах прихожанам. Так косвенно Гурий Иванович повлиял на мой приход к вере. Именно благодаря вере я познакомился в Америке с цветом потомков русской эмиграции первой и второй волны. В том числе с потомками известных дворянских фамилий, мы были прихожанами одной церкви. Они оказались милыми старичками, очень простыми в общении, естественно, людьми высочайшей культуры. И это общение – одно из немногих, чего мне не хватало из жизни в Америке и чему я благодарен этой стране.
Елизавета Садыкова
Обратная связь