Мария – кандидат философских наук, доцент Санкт-Петербургского государственного института культуры (СПбГИК), преподаватель Санкт-Петербургского государственного университета и Европейского университета в Санкт-Петербурге, в конце прошлого года побывала в Академгородке по приглашению Анастасии Близнюк (Интегральный музей Академгородка). Здесь она выступала с лекциями, участвовала во всевозможных встречах и работала с архивами. Мы не упустили возможности побеседовать с таким интересным человеком и узнать много нового о фотографии как таковой и, в особенности, старинной.
– Мария, как давно вы давно занимаетесь этой темой, с чего все началось?
– По образованию я географ, училась на вечернем отделении, а работала менеджером культурных проектов, и так и попала в музей. Это был музей фотографии «Росфото», он существует и сегодня, процветает, разросся и стал крупным выставочным, исследовательским и реставрационным центром. Там я проработала суммарно около 10 лет, за время работы прониклась фотографией и пошла в аспирантуру писать диссертацию именно про неё.
Защитила я ее в 2010 году, в то время было довольно мало мест, где можно было бы учиться теории истории фотографии, точнее, их не было вовсе. Поэтому я очень благодарна научному руководителю, который взял меня с темой «Фотография в контексте повседневности». Я точно знала, что меня интересует фотография не как искусство, не та, которая висит в художественном музее, а все, что имеет отношение к обыденной, повседневной жизни.
В 2013 году я начала потихоньку преподавать и поняла, что мне ужасно это нравится. Преподавала в разных вузах и читала лекции на всевозможных образовательных площадках: фотошколы, фотокурсы, курсы при библиотеках для широкой аудитории и т. д. И сейчас я преподаю в Европейском университете, это негосударственный университет в Санкт-Петербурге, который занимается образованием в области социогуманитарных наук. Мне нравится преподавать, потому что это обмен информацией и энергией с людьми. А кроме того, это лучший способ что-то узнать и выучить самой. Я завидую нашим студентам, хотела бы, чтобы у меня в свое время было такое образование. Я сейчас его дополняю, хожу на курсы к коллегам и постепенно заполняю свои пробелы.
– А люди вам несут фотографии, альбомы, когда узнают, чем вы занимаетесь?
– Бывает, что несут просто показать и не отдают, а бывает, что приносят в дар, дескать, бабушка решила эти фотографии выбросить, возьмите, может пригодятся. Пожилые люди, бывает, прочесывают семейный архив, избавляются от каких-то фотографий и оставляют у себя то, что считают самым нужным, остальное отдают. У нас в университете есть формат – кураторский кружок, это факультатив по созданию выставок в университете. И мы каждый год делаем со студентами выставку. В этом году она была про частную фотографию, ее неписаные правила. То есть, например, про то, что многие люди, живущие в разных местах и не знакомые друг с другом, почему-то одинаковым образом фотографируются на фоне куста. Или на фоне памятника. Или, если они поехали к морю, в купальнике на фоне моря. То есть наша выставка – про шаблоны, которые мы воспринимаем от окружающих. Точно так же, как мы учим язык, перенимая слова и фразы, мы перенимаем у других и то, как именно положено фотографироваться.
Идея нашей выставки была в том, чтобы обратить внимание на эти негласные правила, которые нигде не прописаны, но существуют. И когда мы сделали эту выставку, поняли, что это очень благодатный материал для разговора с людьми, точнее, он сам говорит с людьми, потому что посетители приходят и понимают, что на выставке то же самое, что лежит у них дома, в семейном архиве. А ещё они могут соотнести увиденное и со своим собственным фотографическим поведением.
И поскольку это была фотография советская, с 20-х по 80-е, у нас обнаружилась отдельная категория фанатов выставки – пожилых людей, которые застали советское время, и которые узнают свою молодость на этих фотографиях и очень признательны за то, что, оказывается, их история может быть интересной. И в Книге отзывов они, подписываясь, указывают свой год рождения. Мы делали медиации по выставке. Это формат, похожий на экскурсию, но смысл в диалоге, в том, что люди беседуют друг с другом и зрители-посетители могут поделиться своими откликами, своими ассоциациями с тем, что они видят. И наши посетители были благодарны и воодушевлены тем, что можно поговорить про эти экспонаты, потому что ты говоришь, по сути, про себя.
– Как вы на Анастасию Близнюк вышли?
– Я делала Круглый стол про частную фотографию в Европейском университете, и коллега из Москвы посоветовала мне Анастасию. Анастасия рассказала, что у нее есть несметные коробки с частными архивами, которые она не успевает разбирать, и поэтому мы с ней договорились, что я приеду и посмотрю, что тут есть интересного.
– Нашли что-то для себя стоящее?
– Да, для меня они все интересные! Ну, а если брать частности – вот, например, нашла у Анастасии фото, на котором запечатлены какие-то неизвестные мне практики. Видимо, это проводы в армию, в кадре девушка и парень, у парня на костюме прикреплены носовые платки. Много. Подписано: «На долгую добрую память от племянника Вани во время ходьбы в армию. Не обижайтесь, что такая плохая». И даты нет. (Вернувшись в Питер, Мария показала фото студентам, они нашли объяснение – оказывается, это действительно такой обряд, часть проводов в армию, когда на одежду призывника прикрепляли платочки, которые обещали добрую дорогу и благополучие. Прим. ред.).
– Какое именно время вас интересует в истории фотографии?
– Я преподаю историю фотографии, поэтому меня интересует все, с 1839 года до современности. Но понятно, что когда я пишу исследование, сужаю свою выборку. Конкретно сейчас пишу про советскую фотографию, послевоенную, послесталинскую, это 1960–80 годы и в основном черно-белая бумажная фотография. Кроме черно-белой фотографии в альбомах, портретах или просто лежащих пачкой, это еще и слайды или фотосувениры – ракушки из пластмассы и пр.
– Понятно, что изначально фотография была малодоступной роскошью и существовала в основном для высших слоев. Что и как менялось в отношении людей к этому виду искусства, подходах?
– Есть очень интересный, на мой взгляд, сюжет. В середине XX века в послевоенной Франции французский социолог Пьер Бурдье с коллегами сделали исследование про фотографию как массовую практику. Они опрашивали крестьян и рабочих в Париже, Лилле и разных парижских городках и селах. И те выводы, к которым они пришли, мне кажется, можно распространять не только на французскую фотографию, но и на российскую и на другие географические зоны. И не только на послевоенное время, мне кажется, эти выводы приложимы и к современной фотографии. В частности, они выясняли, в чём функция фотографии для тех людей, которые воспринимают ее не как искусство, а как часть семейного архива. Фотография нужна этим людям, например, для того, чтобы зафиксировать единство социальной группы. То есть, когда мы, жители послевоенных французских деревень (жители современной России) на день рождения или Новый год делаем групповое фото, социальная функция этой фотографии, которую мы не осознаем, состоит в том, чтобы утвердить единство группы. Хотя мы делаем это вроде потому, что так принято. Но социологи это называют своими терминами. Социальная группа – это мы, мой ближний круг. Это обязательство фотофиксации распространяется и на так называемые обряды перехода, то есть на те моменты нашей жизни, когда мы совершаем важную смену статуса, например, женимся или выходим замуж, и нам кажется очень важным зафиксировать этот момент. Социологи и антропологи говорят о том, что это ритуал, посредством которого мы переживаем этот переход. Исследователи фотографии обращают наше внимание на то, что фотография является способом его сохранить на годы. И нам очень важно, чтобы со свадьбы, например, остались фотографии с конкретными сюжетами. Мы знаем их наперечет: жених и невеста, жених, невеста и свидетели, жених, невеста и родители с обеих сторон, жених надевает кольцо невесте, они поцеловались, первый танец. Фотография обязательно запечатлевает узловые моменты ритуала и становится его подтверждением.
– Ну да, фотографировали же все переходы, в том числе и смерть. И ведь в викторианскую эпоху были фотографии постмортем, с покойниками, их снимали вместе с живыми, так что даже не сразу понимаешь иногда, что на фотографии уже не живой человек. А в советское время популярны были снимки с похорон, у моей бабушки, например, был альбом, и не один для этого.
– Это очень интересный сюжет, и он всегда волнующий. Когда я читаю лекции, он вызывает большой интерес, и действительно, фотография пост-мортем в англоязычных странах, в первую очередь в Великобритании и США, была очень распространена в викторианскую эпоху. Это фотографии умерших, которых сфотографировали как живых. Идея этой фотографии не в том, чтобы зафиксировать факт смерти или задокументировать ритуал похорон, а чтобы сохранить образ человека для его семьи. И зачастую это был единственный или один из немногих портретов человека, которого не успели сфотографировать при жизни, например, это ребенок, который умер в младенческом возрасте. В XIX веке действительно высокая детская смертность, поэтому часто среди постмортемов встречаются детские фотографии. Для нас сейчас это выглядит чем-то странным, практически извращением, но на самом деле у этого очень понятная прагматика: пока не существует легких переносных фотоаппаратов, единственная возможность у человека сфотографироваться – фотоателье, и если по какой-то причине этого не успели сделать за его жизнь, фотографируют после смерти и стараются этот образ максимально приблизить к живому, потому что помнить хотят, конечно же, живого. Потом появились переносные камеры, люди стали много фотографироваться при жизни, постмортемы ушли в прошлое, но осталась традиция фотофиксации похорон как того самого обряда перехода, когда родственники выстраиваются у гроба в сцене символического прощания. А в конце XX – начале XXI века эта традиция на некоторое время ушла из обихода, ведь смерть становится табуированным явлением, и поэтому фотографии с похорон кажется делать неприличным. Но мне кажется, сейчас фотографии похорон постепенно начинают возвращаться, по крайней мере, в соцсетях я иногда вбиваю хэштег и вижу, что люди фотографируются у гроба.
– Вообще, обряд похорон в городе в наше время очень упростился и стираются все традиции, которые сохранялись веками. Видимо, это связано с обществом потребления, в котором люди считают, что будут жить вечно, поэтому смерть и старость и все, что неприятно, стараются удалять или минимизировать в своей жизни.
– Да, я здесь обычно вспоминаю книгу французского антрополога Филиппа Арьеса «Человек перед лицом смерти». Там он пишет, как меняется в разные эпохи отношение к смерти в культуре. И что как раз в XX веке, в отличие от века XIX, когда смерть – это близкое явление, которое переживается всеми и очень ритуализировано, в XX она изгоняется из человеческой жизни и постепенно становится табуированной, где-то даже кажется стыдной: человек умер, значит, не нашли достаточно хороших врачей, чтобы его спасти, не обеспечили достаточный уход. Ну и сейчас у нас в городском обществе практически нет траурных ритуалов.
– В деревнях это все еще сохранилось, особенно в национальных – чувашских, татарских и т. д. Когда у нас хоронят человека, хорошо, если его отпели, помянули. На 9 дней уже собираются только самые близкие, а уж на 40 – только семья. А в Чувашии, например, они 40 дней непрерывно молятся за человека, все эти дни в доме горит лампада, на 40-й день устраивают проводы на небо, с пением особых духовных стихов и другими обрядами. А потом каждый год вспоминают как первый, то есть собираются всем селом, ходят на кладбище, накрывают стол, и так пока живы те, кто помнит умершего. И это, на мой взгляд, очень правильно. И там интересная смесь язычества и православия.
– Это очень интересный сюжет!
Мария Гурьева. Фото А. Филаретова
– А люди интересуются этой темой, приходят на лекции по фотографии? Какие аспекты их больше всего интересуют?
– Наверное, в Петербурге проще с аудиторией, потому что людей больше и всегда найдется процент людей, которым это интересно. Обычно, когда это не лекции для студентов, а выступления для широкой аудитории, мне кажется довольно важными для людей оказываются две вещи. Первое – связь со своим семейным архивом: люди приходят, потому что им интересно разбираться в своей семейной фотографии, которая у них дома, потому что они интересуются генеалогическими изысканиями и обратили внимание на фотографии своей семьи. Вторая тема, важная на мой взгляд для широкой публики – зачем мы в нашей повседневной жизни занимаемся фотографией. Зачем я, например, делаю селфи каждый день, по нескольку раз, зачем я их публикую в Интернете и почему мне важно собирать какие-то реакции на эти фотографии. Как я обхожусь с фотографией в своей повседневной жизни. И мне кажется, связь прошлого, старой фотографии с современностью, в этом поле фотографическом очень видна. И фотопортрет, и селфи как его разновидность – это способ сконструировать свою идентичность. Иными словами, я делаю селфи для того, чтобы показать людям себя такой, какой я бы хотела, чтобы меня увидели. Это не просто я любимая в любом виде, а тот образ, который хочется донести людям.
– Мне кажется, когда люди хотят постоянно селфиться, постоянно фотографируют каждый свой шаг и выкладывают – в этом есть что-то невротическое.
– На самом деле, есть хорошее объяснение этому, оно не единственное, но мне очень нравится. Еще во второй половине XIX века исследователи, которые занимаются культурой современности, модерности, то есть современной западноевропейской культурой, говорят о том, что у современного европейского человека второй половины XIX века наблюдается так называемый кризис идентичности. То есть современному человеку сложно понять, кто он, чем ему быть, что выбрать, ведь вокруг много разных вариантов, траекторий и так далее. Я ведь могу выбрать разные жизненные пути, разные ценности, разные профессиональные дороги, образы, которыми я буду поворачиваться к людям. Человеку в традиционной культуре был ясен его жизненный путь. Но к концу XIX века с обществом происходят очень серьезные перемены. Например, возникает большая мобильность, беспрецедентная: люди в другие города едут, и даже за границу, в Америку плывут на корабле, человек может внезапно как разбогатеть, так и обнищать. И при этом человек уже секулярный, то есть светский, не верящий в Бога. В условиях, когда все ориентиры потеряны, возникает невротическое желание хоть как-то свою идентичность закрепить. И в этом помогают те самые практики конструирования идентичности, например, дневники и фотография. Я пишу дневники, рассказывая, кто я, выводя это на вербальный уровень, или я фотографируюсь, выводя на уровень визуальный то, что я из себя представляю. Ведь наша лента в соцсетях – это и есть такой визуальный дневник, который, по сути, является многогранной картинкой моей идентичности. Я себя определяю через то, как я выгляжу, что я люблю, что я ем, какие у меня ботинки, как именно я фотографирую, как красиво я подаю все что угодно. И в этом смысле кажется, что лента соцсети – это мозаика, в которой соединяются фотографии-кусочки, чтобы дать картинку, объясняющую, кто этот человек. Причем эту картинку себя я создаю сама. Поэтому да, постоянное фотографирование себя – это невротическое, и у него есть причины.
– А когда человек фотографирует не себя, а природу окружающую, например?
– Творческой практикой фотография становится почти сразу. Фотография наследует важный инструмент художника – камеру обскура. Камера обскура, на основе которой сделан фотоаппарат, была инструментом художников задолго до того, как возникла фотография, и применялась, чтобы делать какие-то зарисовки окружающей действительности, подготовительные рисунки к живописным произведениям. И кроме этого технического наследования происходит еще и наследование концептуальное, потому что до фотографии изображением действительности, созданием визуальных репрезентаций занимаются рисунок и живопись. И многие из первых фотографов – художники, которые исследуют возможности фотографии. Но в целом, это широкое поле, в котором есть свои серые зоны. Потому что существует фотография как искусство, которая висит в музее и которая сделана как искусство и признается таковым, а есть фотография как творческая практика, и таких примеров гораздо больше. Ею занимаются люди, которые состоят в фотоклубах, ходят в фотошколы, на курсы, – и те, которые никуда не ходят, но хотят снимать красиво, тренируют свою насмотренность и вкус. Это коррелирует и в целом с эстетизацией нашей повседневности – с идеей, что жить надо красиво, есть надо красиво и на красивом – и ведь фотография в соцсетях это всячески педалирует.
Когда мы пришли в ресторан или даже дома с утра сырник положили себе на тарелку, нужно его красиво сфотографировать и – красиво съесть. И это практика, которая не имеет отношения к искусству, но она существует, чтобы дать возможность человеку сделать свою жизнь эстетически приятной и проявить свои творческие устремления – как мы делаем, когда ходим петь в любительский хор или кружок изо. Отвлечься от мира рутины, обязанностей и прочего и просто предаться созданию красивого в свободной форме. Без правил, без каких-то довлеющих авторитетов. В этом смысле фотография – очень демократическое средство для реализации своего творческого начала.
– Как вы думаете, погружение в разные эпохи через фотографию и жизнь в Питере, петербургская среда города-музея как-то влияет на вашу жизнь?
– Я думаю, что исследователи фотографии относятся к ней все по-разному. Для меня очень важным, по крайней мере все эти 10 лет, что я занимаюсь фотографией, является этот магический и мистический момент – попадание в прошлое. И того, что я вижу не пейзаж, не собаку, а человека, который когда-то жил, дышал. Фото – это, по сути, портал в прошлое. А еще если этот человек написал: «Пожалуйста, меня не забывайте», и ты понимаешь, что никто его не помнит, но он перед тобой как живой, – наверное, это для меня самое большое переживание, связанное с фотографией, которое, как мне кажется, и является мотором моего исследовательского интереса. И то, что можно таким образом преодолевать время, – такое переживание фотографии и времени кажется мне самым важным.
Елизавета Владова
Фото из архива М. Гурьевой и сети Интернет
Обратная связь