На «Литературной странице» наш постоянный и уважаемый автор Борис Иосифович Тучин до сих пор представлял других поэтов и скромно не торопился попасть в их число. Но недавно в редакцию попала его книга стихов «Тетради», и мы не смогли отказать себе в удовольствии представить на страницах «Бумеранга» несколько произведений из этого сборника. А проиллюстрировать публикацию попросили уже хорошо знакомую нам талантливую художницу и литератора… В общем, встречайте: стихи Бориса Тучина, рисунки Елены Проскуряковой.
Листья
Летели листья кувырком
под незаметным ветерком.
Он не опасен был для нас.
А этим листья – как поддаст!..
Они работали все лето.
И вот летят. Их песня спета.
Начало странствия
За городом через гудрон
брели с гусятами гусыни,
скользили тополя по глине,
то по двое, то вчетвером,
и отливали серебром
узорные кусты полыни.
Там ветер шёлковый свистел,
и мятную прохладу гнал,
и от автобусов порожних,
легко летящих, лес бежал,
и попадал под самосвал
неосторожный подорожник.
Там телеграфные столбы
коса, сверкая, огибала.
И переменою судьбы
там пахло странствия начало.
Грузовиков сияли лбы.
Рука шла вверх, меня вздымала.
Спокойный парень тормозил,
держал в узде железный ЗИЛ,
зеленый, будто этот лес,
зеленый, будто свет с небес.
Я, помнится, в кабину лез.
Я, помнится, благодарил.
И, словно время, от стекла
кругом трава текла, текла.
Полдень в лесу
1. ЗимаА лес…
Такая тишина!
Сорвется ворон с лап сосновых, -
звучит забытая струна,
а ухо ловит звуков новых.
И в полдень радуют меня
дымки над крышами сторожек
и одинокая лыжня,
и строчки заячьих дорожек.
То ли кто-то шел не быстро,
то ли слабый ветерок
сквозь березовые листья
тонким шорохом протёк.
Полдень в травах шелковистых
покачнулся и затих.
Лес в зеленых рукавицах
держит белок молодых.
Где раздвинуты травинки
и ромашки не растут, -
муравьиные тропинки
к муравейнику ведут.
Кукушонок в городе
Так случилось: на соломе,
в шумный город занесен,
он в чужом проснулся доме,
и из дома вышел он.
В рёве поздних мотоциклов,
в блеске сварки и в дыму,
сказка города возникла
и направилась к нему.
Подступила, обступила,
стала с каждой стороны,
тишину шутя разбила,
поломала чьи-то сны.
Где бензиново и горько,
кукушонок, - ты к чему?
Круг ветвей да листьев горстка
лишь оставлены ему.
Что бетоном и железом
от родных своих начал –
от лесов и вод – отрезан,
понял он. И закричал.
Городской тревожной ночью
он завел своё «ку-ку»,
долголетья всем пророча,
зла не помня на веку.
Ххх
На сорок первом километре
за городской чертой
смолой сосновой пахнут ветры,
чащею лесной.
На сорок третьем за овражком,
земля черным-черна.
Там запах сева – теплых пашен
и хлебного зерна.
И только выйдешь на пригорок, -
уже стена видна:
на сорок пятом – новый город,
строений белизна.
Повсюду солнечно. Заметно
дни летние взошли.
О, дорогие километры
моей земли!
Дождь в августе
Вся улица была дождя полна –
от круглых туч до луж под водостоком,
от сизых тополей до темного окна –
а дождь к тому окну прижался боком.
Кто добегал, ступали в тесноту
под крышей серебристой. Жались к дому,
и отдыхали, будто на мосту
из гула в тишь, от мокрого к сухому.
Был вид щенка промокшего смешон,
но и плачевен всё ж: вот-вот простынет.
Рвалась вода. Шел мимо капюшон,
и плащик пробегал, прозрачный, синий…
В объятьях листопада
Выбрасывает сети листопад –
чем дальше в осень, тем неудержимей.
И ветер, что летит на перехват,
в их пестроту, взахлеб играет ими.
Объята листопадом вся земля:
Пролет моста, узорная ограда,
где, потускнелым золотом пыля,
несутся колесницы листопада.
В тяжелом очертании плаща,
большая, настигаемая птица,
ты бьешься там, крылами трепеща,
спеша в моих объятьях очутиться.
До встречи, как до снега, далеко,
как до того последнего кочевья,
когда шагнут за белое окно
из листопада белые деревья.
Ххх
Зашлись в последнем свисте
у осени в руках
осиновые листья
на длинных черенках.
И, вырвавшись из лета
на солнечный сквозняк,
торжественно и медно
рокочет березняк.
Отточенные льдинки,
звенящие в пути, -
от лиственниц хвоинки
торопятся уйти.
Мне слышится их пение:
- К зиме! К зиме! К зиме!
И громче их падения
нет звука на земле.
Снегирь
В белом кружеве из веток,
наверху,
стынет капелька рассвета
на снегу.
Нынче стужи надоели,
холод лют.
Но морозы и метели
Не берут!
Свет и темь – проходят сутки.
Но заря
ночь и день горит на грудке
снегиря.
Ххх
Кто там – за отсветом зеленым
окна, горящего в ночи?
Кричит хворающий ребенок?
Машинка швейная стучит?
Кому не спится лунной ночью?
Навряд ли это звездочет.
Скорей какой-нибудь заочник,
которого прижал зачёт.
Быть может, это летописец.
И, презирая сладкий сон,
скрипит пером –
контакты близит –
от нас до будущих времен.
Пурга, как ведьма…
Весь день поток снежинок мелких
с небес метелица приносит.
И черный хвост летящей белки
сметает снег с берез и сосен.
Так в жизни: вихрь метёт и кружит,
и, кажется, сбивает с ног.
Душа смолчит и занедужит,
уста не вымолвят упрёк.
Пурга, как ведьма, злобой брызжет.
Уже и белки не летят.
И даже голуби под крышей
в ненастье голодом сидят.
Но в теплом доме не сидится,
когда буранит и сочится
лишь мрачный холод из-под ставен,
и говорят:
- Пора проститься. –
Так в жизни: выбор не оставлен.
Морозный утренник. Февраль.
Заря на миг оцепенела.
И небо серое, как сталь,
и сумрак, весь от снега белый.
И боль, когда уходит друг,
а ты вдогонку не успеешь.
Придет бессилие разлук,
и ты от ужаса немеешь…
Обратная связь