Байки у костра или разговор с геологом

Байки у костра или разговор с геологом
31 марта 2022

В.Г. Петров, 1978 год, Енисейский кряж

Накануне Дня геолога, который традиционно отмечают в первое воскресенье апреля, нам довелось познакомиться с настоящим геологом-полевиком, учёным, кандидатом геолого-минералогических наук, человеком, сделавшим себя, Виктором Григорьевичем Петровым. Предлагаем вашему вниманию часть увлекательнейшей беседы с ним.

– Виктор Григорьевич, скажите, если бы пришлось выбирать заново, выбрали бы вы геологию?

– Конечно. Но вначале я хотел быть радистом. И даже попробовал, ходил в радиошколу, прибившись к взрослым радистам. Но это оказалось скучно. Потом учился в школе железнодорожников, проработал полтора года – вначале кочегаром, потом помощником машиниста. Но тоже разочаровался в профессии. Я-то думал – сел на поезд – и едешь себе до Владивостока, а мы катались только от Ленинграда до Гатчины и назад (я родился и вырос в Ленинграде). Неинтересно. Но я был начитанным парнем, и в какой-то момент решил стать… нет, не пиратом, а – геологом. Молоток в руках, карабин за спиной, тайга – вот это жизнь мужская! Да ещё и деньги платят за всю эту романтику!

В 1952 году я поступил в Миасский геологоразведочный техникум, который без преувеличений был одним из лучших в стране. У нас была своя форма, как у кадетов, и военная дисциплина. Учили блестяще. Когда я на работе столк­нулся с инженерным составом, обнаружил, что знаю не меньше, чем они, а некоторые вещи даже лучше. При этом я – техник, и они меня шпыняют, ни в грош не ставят. И я понял, что мне надо учиться дальше и поступил в Иркутский политехнический институт (бывший горно-металлургический). Закончил его за три года. И вот, 1962 год, идёт дипломное проектирование, и мне на глаза попадается объявление в «Восточно-Сибирской правде» о том, что  Сибирское  отделение  академии наук продолжает приём на заочное отделение аспирантуры. Я был уверен, что в аспирантуре чему-то учат и решил, что именно это мне и нужно.

– А оказалось, не учат?

– Нет, это же не школа, учишься сам. Но я этого не знал тогда. Послал документы в СО АН. Пригласили на экзамены. А у меня был студенческий подход: сейчас май, а экзамены только в начале июня, успею подготовиться. Приехал, мне говорят: послезавтра у вас экзамен. Я, мол, как же так? А вот так, решили и всё.

Мне к тому времени Академгородок понравился, чем-то Ленинград напоминает, подумал, что по глупости могу пролететь, это было бы обидно.

Но в итоге, обошлось, всё сдал и меня приняли в аспирантуру.

Моим шефом стал Феликс Николаевич Шахов, это был человек особой закваски. Его в 1949 году арестовали и дали 5 лет Колымы (тогда много профессоров из Томска было отправлено в «места не столь отдалённые», в том числе и он). Сюда его пригласил лично Трофимук.

Окончил аспирантуру я «с представлением диссертации к защите». Шахов звал меня к себе на работу, но я тогда отказался, на своей работе казалось интереснее. А потом года через два я написал письмо, дескать, вы меня приглашали, а я отказывался, теперь я свободен, можете меня забирать. Он ответил телеграммой, дескать, берём, соглашайтесь на должность младшего научного сотрудника, оклад такой-то. Защититесь – всё изменится. Так я, полевик, оказался 1 октября 1968 года в Институте геологии и минералогии СО АН, в лаборатории литологии, где и проработал практически до последнего времени.

Геология – профессия разноплановая, она составная. В начале из нас готовят обыкновенных ремесленников – в техникумах, институтах. Мы должны знать алгоритм решения задач, которые периодичес­ки возникают, и так далее.  А потом на каком-то этапе оказывается, что просто ремесла не хватает, рано или поздно у определённой части геологов (не у всех) возникает потребность расширить свои знания, они понимают, что для решения текущих задач их знаний и умений, а также опыта предшественников и учебников недостаточно. И тут выясняется, что нужна наука. И она, оказывается, есть! Вот почему мы и оказались здесь.

– Расскажите что-нибудь о своей работе, о каких-то интересных находках, открытиях.

– Когда я учился в техникуме, бродил по Уралу, прошёл более 2000 километров по старым разработкам и не только. И вот, как-то меня занесло на западный склон Урала, это довольно далеко от Миасса. Забрёл я в деревню Медведевка, постучался в один из домов, попросился переночевать. Пустили, тогда это было просто, люди были другими. Напоили, накормили. И поделились информацией, что у соседа Плечева хранятся в кубышке алмазы. Какие алмазы могут быть на Урале? Урал известен многими камнями, самоцветы в основном, но вот алмазы… Я полез в специальную литературу, оказалось, геологи ещё до войны знали про этого Плечева и его четыре алмаза. Он был старателем, но каким образом у него оказались эти камни – загадка. Но вся деревня была в курсе. И весной 1953 года я пошёл к этому Плечеву выяснить подробности. Он был преклонного возраста человек, меня, пацана, конечно отфутболил, ничего не показал. Но я убедился, что они существуют – сам Плечев и его драгоценности. Я пытался организовать в техникуме что-то вроде экспедиции, но не вышло.  

Кстати, его находка стала одной из причин постановки поисковых работ на алмазы на западном склоне Урала. Там есть россыпные месторождения алмазов, причём лучшего в мире качества. Их источник до сих пор неизвестен. Их в настоящее время разрабатывают, они местами невероятно богатые, не уступающие по качеству лучшим мировым стандартам. Я там был лет 8 назад, их разведка продолжается и до сих пор. Полоса этих россыпей Юрского периода уходит на северо-запад, к Тиману, а на Тимане найдены уже коренные месторождения алмазов, в трубках. В частности, Ломоносовская трубка.

У нас в Енисейском кряже есть месторождение, между Ангарой и Подкаменной Тунгуской, там на­шли в 60-х годах золото, я имел отношение к этому открытию.  Когда там начинались работы, месторождение периодически собирались закрыть, думали, что ничего хорошего не будет. Смешно это всё вспоминать. В начале там насчитали 15 тонн запасов, я утверждал, что там минимум 25. Сейчас считается, что оно на 1000 тонн, каждый год добывают около 33. И карьер, который виден из космоса, в 470 метров. Геологическую службу они разогнали, и это пример отношения к нашей профессии. Открыли – можете гулять, мы вас потом позовём. Хотя меня там помнят, уважают. Когда приезжаю, встречают с почестями: о, Петров, ну конечно! Покажите ему здесь всё.

Профессия у нас действительно тяжёлая, и много безымянных героев позабыто, канули в лету. Правда, некоторые всё же остались в памяти.

Был такой геодезист Григорий Федосеев, в основном его все знают как писателя, даже я вырос на его книгах. Работал он в 30-50-х годах, я встречал работников его экспедиции в Южной Якутии. Федосеев был в числе людей, которые взялись осваивать никому неизвестную территорию. Колоссальное пространство от Волги до мыса Дежнёва в то время оставалось белым пятном, и для того, чтобы приступить к его изучению, нужно было вначале сделать наземное картирование территории. И Федосеев был в этой области первым.

Сейчас всё видно через космос, на телефоне тебе выдают все координаты, а тогда ведь всё делалось вручную, с помощью простейших приборов.

Когда он умер, его тело увезли в Краснодарский край, а сердце похоронили здесь, на перевале в Саянах.

В память о нём установлена доска на Красном проспекте.

Эти ребята создавали сеть по всей стране, вплоть до Тихого океана. Нулевая точка, кстати, находится в Санкт-Петербурге, была заложена ещё во времена Петра Первого.
В своих книгах он описывает нашу полевую работу так, как она есть на самом деле. Так вот, Федосеев написал две хорошие книги – «Мы идём по Восточному Саяну» и «В тисках Джугдыра».

Потом он стал художничать, фантастика появилась вроде «Злой дух Ямбуя» (по этой книге даже фильм сняли). Но на мой взгляд, лучшие его произведения – где он описывает реальность как она есть: «встали в 5 утра, опять идёт дождь…». Это гораздо лучше, чем сказки про медведей.

– Я видела, жутковатый фильм. А медведи на геологов не нападают?

– В крайних случаях. Лично меня животные любят, у меня даже была подруга-медведица (дикая), мы с ней общались дружески, боролись...

Однажды у меня был интересный случай. Большую часть жизни геолог проводит в полях без всяких удобств – костёр, палатка, брёвна вместо сидений. А с какого-то момента появились раскладные столики, кресла и так далее. Долгое время я на это смотрел с пренебрежением, мол нафиг оно нужно. Потом смотрю – все берут, дай, думаю, тоже попробую. Раскладные стулья простейшей конструкции – вещь удобная, лёгкая. Потихоньку со стульями стал ездить. А в какой-то момент появились кресла. Я подумал – а почему бы и нет? И взял одно на пробу. Но я его не померил, не распечатал перед дорогой. А в поле оказалось, что оно мне узкое. Пару раз я попытался в него угнездиться.  Если втиснешься – да, сидеть хорошо. И вот – ясный тихий вечер, звёзды, костёр догорает. А знаете, в чём прелесть сидеть у костра? Комары повсюду, попадают в чай, в суп. Поначалу ты их брезгливо отбрасываешь. А потом настолько к ним привыкаешь, что перестаёшь замечать, хлебаешь вместе с комарами. Но это лиричес­кое отступление.

Так вот, сижу я в кресле, у костра. Не жизнь, а блаженство. Уже часов 12, все по палаткам. Вдруг смотрю – медведь. А они ходят абсолютно бесшумно, как призраки. Медведь, а я сижу, стиснутый креслом. Он деловито проходит мимо вешала, мимо костра (они огня не боятся), к недомытым вёдрам, в которых варят еду. Еды нет, а запах идёт. Я немного очухался от оцепенения, а встать не могу, кресло не даёт, сделать ничего не могу. Он на меня посмотрел, вёдра обнюхал и – также незаметно исчез, как и появился.

Расскажу ещё одну байку, это любимое занятие геологов – байки травить у костра. Мы уходили в маршрут обычно на несколько месяцев, до зимы. На себе всё унести невозможно, места труднодоступные, восток Забайкалья, передвигаться можно только на оленях. И вот, к каждой бригаде прикреплялось стадо оленей с проводником-эвенком. В тайге нет дорог, только тропы, эвенки их все знают и поддерживают, знают, какая тропа куда ведёт. Мы выбрались к осени, поздно вечером. Мои работяги сбегали к местной продавщице, у неё всегда пара ящиков про запас была дома для нечаянных гостей. На этом разъезде останавливался всего один поезд в сутки. Мне водка никогда особо не шла, но отказаться было невозможно – выпьешь 50 грамм и исчезаешь. Так я сделал и в этот раз, попросив дежурных, чтобы меня как-то отправили на поезде. Всё было по-простому – идёт поезд, остановили. Петров залез? Залез! Ну и всё! Доехал в товарняке до какой-то более крупной станции. А эвенк мой тем временем перебрал водки и замёрз по пути к своим оленям, которых оставил в стороне. Его тоже Виктором звали. Его нашли рано утром, работяги мои притащили его на разъезд. Что делать с ним – не знают. А связь тогда была плохая, но уговорили дежурного по разъезду позвонить, сообщить начальству. Сообщение передавалось от станции к станции, и когда дошло до моего начальства, выглядело так: «В результате несчастного случая погиб Виктор. Олени везут труп в тайгу». А Виктора они знали только одного – меня. И зачем меня везут назад в тайгу на оленях – было совсем непонятно.  Они срочно собрались, приехали туда. Я тем временем неспешно добрался до базы экспедиции, захожу – а там уже стенгазету моей памяти соорудили, все скорбят. А тут я, живой. У всех шок. Было как в «Служебном романе», когда мужик живым оказался.

– Много народу, наверное, гибло в полях.

– В 60-х годах я был начальником партии, и нам Красноярское управление каждый год присылало циркулярное письмо с обзором происшествий за год.  В один год было 30 человек геологов, погибших! Но это – особый случай, обычно – в пределах 10, это приемлемо. А сколько потерь было в первые годы существования профессии! Об этом никто никогда уже не расскажет, похоронили – и ладно. Причины разные, тонули, обвал в горах, горели, стрелялись и так далее. Кстати, однажды меня мои рабочие чуть не сожрали. Но за дело. Брали в рабочие партии всех подряд, один из лучших вариантов были отпущенные на свободу зэки. А в тайге – закон тайги.

Та эпоха, в которую довелось родиться, жить и выжить, героичес­ко-геологическая, сегодня ушла. Вспыхнула, как короткая вспышка, и пропала. Сейчас всё делается в основном за компьютером. А сколько имён было в эту эпоху безымянных героев! Очень много. Любой подвижник не старался оставить свою фамилию в памяти народа, просто делал свою работу.  

В общем, суровые трудовые будни, о которых, как говорят в романах, лучше не рассказывать.

– Вы, насколько я знаю, и за границей успели поработать. А где вам больше всего понравилось?

– Я объехал практически весь мир, был в Китае, в Америке, на Шри-Ланке, в Италии, во Франции, Париж я знаю лучше, чем Бердск (я там жил).  

Был причастен к двум международным проектам по линии ЮНЕСКО, они длились 8 лет. Мы каждый год должны были с коллегами встречаться в какой-то стране, и каждый раз возникала мысль: а не остаться ли мне там? Причём, даже семья это предлагала, 90-е годы были трудными. И каждый раз я понимал: лучше, чем дома, не будет нигде.

Елизавета Садыкова

Просмотров:

Вверх