Встреча с мэтром отечественной журналистики Владимиром Владимировичем Познером стала одним из главных событий прошлой недели: поклонники ведущего сумели просочиться даже на пресс-конференцию в областную библиотеку, а на автограф-сессии в «Плинии Старшем» новосибирцы стояли как в переполненном трамвае, внимательно слушая своего кумира. Стоит ли говорить, что запасы книги «Прощание с иллюзиями», для презентации которой Владимир Владимирович приехал в наш город, растаяли в магазине очень быстро – буквально за полчаса: в отличие от американской аудитории, увидевшей автобиографию Познера на двадцать лет раньше, мы получили более полную версию: «Изначально книга была написана на английском языке, и далась она мне ужасно тяжело – я бы сказал, со страданиями, и в 1990 году, когда я поставил в ней точку, не мог даже и думать о том, чтобы ее переводить. В 2008 году я снова вернулся к своей книге: перечитал, понял, что и во мне, и в мире многое изменилось за эти 18 лет, и решил, что буду вставлять по ходу текста комментарии по поводу того, что сегодня происходит в России», – рассказал телеведущий, беседуя с новосибирскими журналистами и читателями.
- В Америке Ваша книга держалась в списке бестселлеров «Нью-Йорк Таймс» в течение 13-ти недель…
- Я работал над книжкой 2 года, а потом отправил рукопись знакомому американскому литературному агенту Фреду Хиллу. Он сказал, что послал мою рукопись по 7-ми главным издательствам Америки и везде получил отказ. Как он объяснил, такой солидарный отказ означал, что эта книга особая – это убедило его в том, что книга станет бестселлером. Так и вышло.
- Как россияне приняли уже дополненную версию книги?
- Пока моя книжка пользуется необыкновенным успехом, что меня удивляет – это непростое чтиво, не детектив, но пока вот так. Кстати, не удивляйтесь, что я говорю «книжка» вместо «книга»! У меня был такой совершенно замечательный друг – Петр Вайль (читателям он известен, в первую очередь, по книге «Гений места») – так вот, он тоже называл свои книги «книжками». Я его спросил: «Петь, а почему это у тебя все “книжки”, да “книжки”, отчего ты не говоришь “книга”?» А он в ответ: «Понимаешь, книги писали Толстой и Достоевский, а я пишу книжки». Я подумал – да, правильно говорит!
- Вы жили в России, США, Германии и Франции. Вы себя считаете гражданином определенной страны или гражданином мира?
- Это смотря как определить слово «гражданин». Если иметь в виду наличие паспорта, то у меня их три: я являюсь гражданином США, гражданином Франции и гражданином России. Это юридический факт. Гражданин мира – это красивое выражение, но я не очень его понимаю. Космополит – да, наверное, космополит – в том смысле, что у меня нет ярко выраженного чувства Родины. Так жизнь моя сложилась, что мне пришлось находиться не в одном месте – все время выдергивали из среды обстоятельства, и теперь у меня есть 3 страны, без которых мне было бы тяжело. В СССР, где слово «космополит» было едва ли не ругательством, я долгое время был «невыездным»: в КГБ ко мне не очень хорошо относились и не выпускали за рубеж больше 30-ти лет, и это было очень тяжело. Сегодня, когда я начинаю скучать, то просто могу купить билет и уехать. Вот, например, только что я был в Париже: за 3 дня насладился, надышался, находился – и вернулся. И в этом смысле мне очень комфортно.
- В Вашей книге есть очень интересная прошлогодняя статистика «Левада-центра» о том, что 22% населения России хотели бы уехать из России навсегда. Как Вы думаете, будет ли способствовать Ваша книга увеличению числа таких желающих?
- Ну, я не думаю, чтобы в этом смысле книга подействовала на большое количество людей, но кое на кого может и повлиять, потому что эта книга не очень оптимистична в отношении ближайшего будущего России, и если бы мне было 20 лет, то, прочитав эту книгу, я бы подумал, что в России, наверное, все-таки будет хорошо, но… через два десятка лет, т.е. мне к тому времени будет уже сорок. Я не думаю, что это может стать мощным импульсом для того, чтобы уехать реализовывать себя в другом месте. Очевидно, что пройдет довольно заметное время, прежде чем Россия все-таки станет (я не люблю это слово, но думаю, что Вы понимаете, что имею в виду) нормальной страной – когда вопрос будет не в уровне (сколько зарабатывают), а в качестве жизни: как именно люди живут, хорошо им или нет.
- Как Вы считаете, в каком состоянии сегодня находится российская журналистика?
- На мой взгляд, она находится в плохом состоянии, и тому есть свои причины. В советское время журналистов называли «солдатами идеологического фронта», задачами которых было «разъяснять и продвигать политику партии и правительства». При Горбачеве все стало меняться, появилась гласность, и журналисты стали самыми популярными людьми в стране: идет передача «Взгляд» – просто никого на улицах нет, все смотрят, а за теми же «Московскими новостями» и «Огоньком» –очереди гигантские! И журналистам показалось, что они и есть спасатели, что именно они решают судьбу страны. Это привело к очень плохим результатам, потому что журналисты стали заниматься пропагандой, пиаром – чем хотите, но не журналистикой. И вот с этого момента отношение к журналистам в России стало меняться, и теперь журналистика находится в самом конце списка профессий, вызывающих наибольшую расположенность – доверяют отдельно взятым журналистам, и очень немногим, а журналистике как таковой перестали доверять вообще.
- Как журналистам вернуть доверие своей аудитории?
- Необходимо вспомнить о том, кто такой журналист – многие вообще не знают ответа на этот вопрос. Врач должен лечить, строитель – строить, ну, а что должен делать журналист? Он должен информировать, и у него нет никакого иного долга – ни перед правительством, ни перед партией, ни перед кем, кроме долга перед теми людьми, которые его читают, слушают или смотрят. Т.е. журналист – это не пропагандист, не шоумен, не комментатор. Это как цепной пес – только лает, но не решает; и никто не должен требовать от журналиста, чтобы он что-то решал или подсказывал, как решать. Когда журналист начинает думать, что он этакий рыцарь, то глубоко заблуждается: он должен довести информацию, причем как можно более широко, и предоставить читателю, слушателю или зрителю решать, что он думает по этому поводу. Наша задача, как я ее понимаю, – обращать внимание на проблемы, за что нас не любят, да и не должны любить.
- Довольно опасная позиция.
- Вот в советское время было страшно, а сейчас – чего бояться? Ну, если выгонят, то пойдете работать в другое место...
- Приходилось ли Вам в Вашей работе идти на компромисс?
- Конечно, ведь жизни без компромиссов не бывает. Здесь сразу нужно уточнить, какой компромисс. К примеру, я работаю с Первым каналом, и он покупает мою программу. Покупает не кота в мешке, и Константин Львович Эрнст, как генеральный директор, имеет право знать, кого я собираюсь приглашать. И он может сказать – нет, Владимир Владимирович, я этого не хочу. Потому что или неинтересный человек, или рейтинг не тот – иными словами, потому-что… Т.е. есть люди, которых я не могу пригласить в свою программу. Могу сказать – «нет, я не согласен» – тогда не будет программы, или могу согласиться, но договорюсь о том, чтобы список этих людей не увеличивался все время. Компромисс – да, но не предательство. И, как говорил замечательный человек Иосиф Давидович Гордон, который был мне вторым отцом: «Не дай Бог Вам когда-нибудь встать утром и захотеть плюнуть в свое отражение в зеркале. Это вполне может случиться, если себя предавать».
- Почему Вы на свои программы так редко приглашаете женщин?
- Отвечу, почему. Вот, например, когда Пугачевой исполнилось 65 лет, я настойчиво стал ее приглашать принять участие в программе – это вообще человек очень интересный и умный, поверьте мне. Но она сказала: «Владимир Владимирович, я к Вам на программу не приду. Вы же знаете, сколько мне лет, а Вы даете такие крупные планы!» И так очень многие женщины рассуждают. Впрочем, есть и исключения. Вот у меня была Тина Канделаки. Ей ничего не надо скрывать, наоборот, она все показывает: кто видел эту программу, тот помнит, что она была в красном платье с таким глубоким декольте, и, как человек темпераментный, в разговоре все время наклонялась ко мне… разумеется, операторы знали, куда свои камеры направлять. Когда наступило время рекламной паузы, ее сопровождающие подошли к ней и сказали: «Тина, больше не наклоняйтесь, пожалуйста, – это было чересчур». Теперь я думаю пригласить Ксению Собчак (и она будет, конечно) – у нее тоже нет боязни крупного плана. Также я бы хотел, чтобы гостьей моей программы стала Валентина Матвиенко: формально она третий человек в государстве, это важная фигура, и мне интересно было бы ее Вам показать.
- В чем сила телевидения?
- Она заключается в том, что человека видят одновременно все. Вот я посмотрел прекрасное кино «Артист» и получил от него колоссальное удовольствие – просидел весь фильм с какой-то очень глупой и радостной улыбкой на лице, которую никак не мог убрать. Сегодня я пошел в кино, а послезавтра – Вы, а телевидение всего один раз показало, но увидели все. И запомнили. Молодым телеведущим из регионов, которые гордятся и радуются, когда их узнают на улицах, я говорю: «Если в вашем городе или во всей области, или на всю страну каждый день в прайм-тайм показывать лошадиный зад – его тоже будут узнавать, а стоит перестать его показывать – забудут через две недели. Это телевидение: мы, телеведущие, существуем в памяти людей, пока мы есть на экране».
- Сегодня много говорят о создании в России общественного телевидения...
- Под «общественным телевидением» мы имеем в виду такое, которое не зависит от власти вообще, не имеет частного хозяина и не зависит от рекламы. Такое телевидение существует в 50-ти странах; самое известное – это английское ВВС. Есть только две страны, в которых нет общественного телевидения, – это Россия и Белоруссия. С тех пор, как президент Медведев высказался в пользу общественного телевидения, над концепцией и проектом закона о нем работают две группы – одна при Кремле, другая при Совете при Президенте РФ по гражданскому обществу и правам человека (я работаю в этой группе). У меня есть некоторый скепсис, потому что такое телевидение означает принципиальное изменение политики, а я не очень понимаю, как политика может измениться на отдельно взятом пятачке, в то время, когда вокруг все останется прежним. Но мы работаем очень серьезно, чтобы потом с чистой совестью сказать, что сделали все, что могли, чтобы такое телевидение было.
- Существует ли сегодня в России демократия?
- Нет. Причем, ее нет не потому, что есть люди, которые ее ущемляют, хотя таковые и имеются. Так называемая «демократическая оппозиция» не является демократической – скорее, на мой взгляд, большевистской, потому что она не допускает другого мнения, кроме собственного. Вот и получается, что, с одной стороны, у нас «предатели» и «идиоты», а с другой – «воры», «убийцы» и «кровавый режим». Скажите тогда, при чем тут демократия? Демократия – это состояние мозга, а в России мозги совсем не демократические, да они и не могут быть таковыми: я считаю, что мы живем еще в «советской» России. Помню, как я беседовал с Борисом Николаевичем Ельциным, когда он был в опале. Я спросил: «Борис Николаевич, а Вы – демократ?» И он ответил: «Да конечно, нет! Вы же знаете, в какой стране я родился и вырос, членом какой партии я был. Может быть, общаясь с демократами, я чему-то и научусь, но сам я не демократ». Умный ответ и, главное, честный.
- А «вырастить» демократию на российской почве можно?
- На это требуется время. В западных странах демократия развивалась долго, и, если мы верим в то, что существуют такие законы развития человеческого общества, то конечно же, будет демократия и в России – безусловно, своеобразная, но ведь Вы не думаете, что французская и шведская демократия – это одно и то же. Нельзя считать, что вот, мол, будет демократия – и все наладится: несправедливости и жестокости хватает даже в самых демократических странах. Еще Черчилль говорил, что это «плохой строй, но пока это лучшее, что мы придумали».
- Верите ли Вы, что оппозиция получает деньги из Америки?
- Не верю совершенно! Если бы получали, то уже давно схватили бы кого надо и доказали бы это. Понимаете, да? Оппозиция у нас не потому оппозиция, что она таковой является, а потому, что они предатели и продажные души, которые работают против своей страны на Америку. Стыдно такое говорить, в том числе, и Путину. Я считаю, что страна развивается политически, и как раз выход людей на улицу и многочисленные протестные акции тому доказательство, потому что у нас долгое время никто и никуда не выходил – всем было все равно. Люди, которые выходят на улицу, говорят этим – это моя страна, я за нее отвечаю и не дам всем остальным распоряжаться. Это называется гражданское самосознание.
- Кого в России Вы бы назвали «героем нашего времени»?
- Я хотел бы все-таки вернуть Вас к тому человеку, который это сформулировал. Это Лермонтов Михаил Юрьевич. Его «Герой нашего времени» – Печорин, человек не очень симпатичный, желчный, разочарованный, внешне циничный, на самом деле – одинокий, совершающий иногда очень плохие поступки. Если говорить о герое нашего времени – я тоже не в большом восторге: он циничен, эгоистичен, стремится к деньгам (потому что понимает, что у нас деньги – это если не все, то очень много), мало кому верит (если вообще верит) и довольно одинок. Я думаю, что «герой нашего времени» по сути своей не так уж и сильно отличается от Печорина – ну, разве что тот был более воспитан, интеллигентен и эрудирован.
- Как страну заставить работать?
- Знаете, я не думаю, что можно говорить о том, чтобы заставить работать целую страну, и вообще слово «заставить» мне не нравится, хотя это очень по-нашему. Я бы в этом случае говорил о каждом отдельно взятом человеке – как сделать так, чтобы он работал, а также о том, почему в некоторых странах люди любят работать, а в некоторых – нет. Это тоже имеет отношение к качеству жизни, ведь человек хорошо работает, когда видит в этом смысл. Есть люди, которые вкалывают, а есть бездельники. Почему в России с этим хуже, чем во многих других странах? Опять-таки, это было определено исторически. Я не хочу уходить глубоко в дебри истории, но существуют определенные причины, объясняющие то, почему в России так тяжело с отношением к работе и вообще с тем, что называется сознательностью. Почему, например, когда мы читаем – «сделано в Германии», то сразу понимаем, что это сделано качественно, и даже не сомневаемся в этом, а если написано – «сделано в России», то сомневаемся? Часто слышу от наших граждан: «Ой, знаешь, я туда-то поехал, там так здорово, русских нет». Я не представляю, чтобы американец или немец сказали что-либо подобное о своих соотечественниках. Что это за комплексы, отчего мы так друг друга не любим?
- Какова главная иллюзия современной России?
- Мне кажется, что в России сегодня на все есть один ответ: «Нет, это неправда». Причем люди в этом не виноваты – это результат опыта, и многолетнего – не десяти и даже не двадцати лет. Когда сильно во что-то веришь, а потом оказывается, что это неправда, то очень тяжело такое пережить. В России уже давно мало верят во что-либо, и это одна из самых главных проблем наших людей: при отсутствии веры очень трудно чего-то добиться, потому что надо быть твердо уверенным, что ты это можешь, что есть смысл, что это будет оценено. Иначе никак.
Любава Новикова
Обратная связь