В начале декабря на сцене театра «Глобус» два дня с успехом шел спектакль «Константин Райкин. Вечер с Достоевским». Спектакль, открывший драматическую программу юбилейного международного рождественского фестиваля – это сценическое переложение повести «Записки из подполья». Во второй день Константин Райкин рассказал о своем отношении к Достоевскому, о непосредственности новосибирских зрителей и о том, почему артисту так важно сыграть отрицательного персонажа.
-Константин Аркадьевич, однажды Вы уже играли в спектакле по «Запискам из подполья»? Почему опять Достоевский?
-Да, тридцать пять лет назад при театре «Современник» мы поставили спектакль «И пойду! И пойду!». Это был спектакль по двум произведениям Федора Михайловича – «Запискам из подполья» и «Сну смешного человека». По тем временам «Записки из подполья» считались самым реакционным произведением Достоевского, писком индивидуализма, как его назвал Алексей Максимович Горький. И нам пришлось соединить его со «Сном смешного человека», более светлым, таким по-глупому обнадеживающим. И только в таком виде наш спектакль был принят управлением культуры, или комитетом... я уже не помню, как назывался этот орган.
А тут два года назад мне что-то в голову пришло, и я позвонил Валерию Владимировичу Фокину, режиссеру, и спросил: «А ты не хочешь на большую сцену поставить со мной еще раз такой спектакль?». Он ответил, что подумает и перезвонит через неделю... Он позвонил мне через 2 часа и сказал: «Слушай, меня эта мысль прямо-таки захватила. Знаешь, а давай попробуем».
Вообще это произведение – «Записки из подполья» – очень меня изменило в свое время. Этот человек мерзкий, и одновременно совершенно гениальный, как не странно, очень похож на меня. Более чем кто-либо другой в мировой литературе. И когда я это читал впервые, я был потрясен тем, что человек из другого века может так много про меня знать. И от того, что я его прочел, я в большой степени избавился от опасности быть таким в жизни. Артисту очень полезно играть отрицательные роли, играя и таким образом эту скверну из себя исторгая, превращать это в искусство. Вот эта животворная функция великих отрицательных ролей.
-Вас вчера очень хорошо приняли. Вы помните, какие это были овации? Как Вам новосибирская публика?
- Это вообще очень хороший фестиваль и здесь собирается замечательная публика. Фестивальная публика, это вообще публика, к которой артисту лучше не привыкать. Потому что это дегустаторы. Вино надо все-таки делать для пьяниц, а не для дегустаторов!
Надо вообще работать для нормального театрального зрителя, уставшего после работы москвича. Ну московская публика вообще немножко другая. Это публика с драматургией. Там есть оглядка на соседа. Боязнь оказаться дураком, первым захлопав... А встать от восторга в конце – это вообще трудно. Свинцовые зады у них. Самолюбивые зады. В Новосибирске иначе, здесь приём в два раза сильнее, чем в Москве. Вообще для меня Новосибирск – это город мозгов и душ высоких. Это, прежде всего, город искусств для меня.
На самом деле, я постоянный участник этого фестиваля, пятый раз уже. Мне говорят, Вы вообще рекордсмен. Я в Новосибирске бывал действительно очень много, у меня с этим даже связан более удивительный рекорд.
-Расскажите, пожалуйста, о рекорде!
-В 80-х, когда я был еще молодым артистом, у меня появилось право на сольный концерт в двух отделениях. Это была огромная привилегия. А я тогда был очень популярным артистом. Про таких говорили администраторы: он собирает. То есть я тыкал вялым пальчиком в любую точку на карте Советского союза, меня там ждали с большим воодушевлением. Вот я захотел поехать в Новосибирск. И я работал семь дней в Театре оперы и балета. Пять аншлагов в день. Тридцать пять концертов за неделю! В день я простаивал на сцене 10 часов чистого времени. У меня была только одна проблема: понять, я это уже говорил или еще нет. Иногда я думал так: если я уже это говорил, я сейчас пойму по публике, и тогда я скажу: «Это я вас проверяю!»
Надо сказать, что я работал с большим воодушевлением. Научился спать по 15 минут. Я выходил со сцены и сразу же засыпал – прямо отрубался. Через 15 минут вставал свеженький и опять шел.
Я заработал здесь 3500 рублей! А это по тем временам были раздражающе большие деньги. Когда я приехал в Москву, меня тут же вызвал финансовый отдел министерства культуры СССР. Сказали: «Константин Аркадьевич, вы очень много зарабатываете». А я говорю: «А сколько можно?». Никто не знал. Через минуту: «Вы зарабатываете больше, чем министр культуры». На что я ответил: «Так на министра культуры же никто не пойдет!». Я был страшным наглецом...
-А Вы для себя сформулировали, можете объяснить, почему Вас так принимают зрители?
- Честно – не знаю! Но я в себе очень люблю свою похожесть на многих. Если что-то нравится мне, то это нравится многим. Если мне нравится этот актер, этот рисунок роли, эта музыка, значит, это понравится многим. И это очень хорошо – я похож на зрителя! Потому что каждый из нас выходя на сцену, рассчитывает в зале на себе подобных. Тогда, как бы сложно я не высказывался, я буду понят. Потому что в театре самое трагичное – когда тебя не понимают зрители. Когда они за тобой наблюдают и такое вежливое непонимание на лице.
А ведь бывает, когда приходят зрители, а ты смотришь на них перед начало и думаешь: «Ой, ну что же они такие пестрые, какие-то разные все пришли, какие-то случайные...». И вдруг как начинается спектакль, сильный спектакль. И зал – сурикат! Подобрались, напряглись. Оп, все туда, оп – сюда. И разом все выдохнули: «Ааах!» И они такие единые, не потому, что они одинаковые, они же все очень разные были. Просто в этот момент в них просыпается и прорастает так многоглазо, многолико Господь Бог... Это и есть чудо театра.
Ирина Долженко,
фото автора
Обратная связь