Наверное, у каждого человека есть такие мгновения в жизни, которые запоминаются независимо от его воли и желания. Они бывают настолько яркими, что время не стирает их, а наоборот, расцвечивает и дополняет новыми забытыми деталями...
Жили мы тогда в Башкирии, в селе Калмаш, Дуванского района. Папа был архитектор-строитель, и направили его в это место для строительства деревообрабатывающего комбината как строителя и члена партии. К тому времени, о котором я пишу, отца уже не было в живых: он умер в 1939 году от кровоизлияния в мозг.
Село было большое и очень красивое.
…
Я очень много помню из того прошлого, хотя мне было всего 4 года. Перед клубом – огромная площадь. Там – качели, карусели, спортивные сооружения: турники, бревна, волейбольная площадка, городки.
В тот памятный день впервые в клубе должны были показывать звуковое кино. Поэтому вечером у клуба было особенно многолюдно. Играла гармошка, девушки пели песни.
И вот долгожданное кино. Клуб набит битком. Зал то дружно охает, то замирает; мелькают на экране люди, кони, девушка строчит из пулемета, скачут на конях красноармейцы. И вдруг кино оборвалось. Зажгли свет, на сцене – секретарь парторганизации Чувин. Он как-то неестественно хрипло глотнул воздух и сказал два слова: «Товарищи, война!». Дальнейшее я помню смутно. Помню, что многие плакали, а мы, дети, не понимали, почему плачут. Война – ведь это так интересно!..
А утром мы, старшая группа детсада, стояли с фиалками, зажатыми в кулачках. Поодаль, в ряд, стояли мужчины, юноши, одетые очень странно, в поношенные одежды. Мы целовали их в колючие щеки и отдавали им цветы. И в сердце закрадывалась неясная тревога и страх. А они плакали, прижимая нас к себе. И все было жутко и непонятно.
Помню, каждые утро и вечер мы бежали на площадь к клубу, где стоял столб с черной тарелкой и слушали голос... От советского Информбюро... Оперативная сводка за... Затем следовала дата и – как отступали наши войска в результате кровавых боев. Иногда перечисляли имена погибших… Село опустело.
Зимой 42-го года мы поехали в Петропавловск. Помню лесную дорогу между высоченными соснами. Я сижу в санях, укутанная в тулуп. Лошади бегут не спеша, я то смотрю по сторонам, то сплю, мне хорошо. Помню остановки в душных избах. Мама кормит нас со старшей сестрой, и меняет что-то на спирт. Спирт потом мама меняла на продукты.
Вспоминается, как сидим мы с сестрой в большой комнате в деревянном доме. Ждем маму. Она работала на железной дороге. Уходила в 6 утра, а приходила за полночь. Но мы терпеливо ждем. Наконец стук в дверь. Мы выбегаем в холодные сени. Она входит уставшая и замерзшая. Мы помогаем ей раздеться, ставим перед ней на стол горячий чай, а она перед нами – консервную банку с супом. Помню, мама всегда отказывалась: ешьте, я сыта. Но мы честно делили густой суп на 3 части, отмеряя ложками. А потом все вместе укладывались спать. Мама что-то рассказывала старшей сестре Наде, а я засыпала мгновенно, хотя пыталась хоть что-то услышать.
Весной мама привела к нам в дом девочку из Ленинграда, Инну Богатыреву. Я ее запомнила, потому что ее имя и фамилия звучали необычно. Она была очень худой и бледной. Казалось, что просвечивала. Пока она у нас жила, нам выдавали хлеб, разные крупы, даже масло и молоко. Потом за Инной приехала бабушка, она плакала, благодарила маму и совала нам в руки сушки, которые были по-неземному вкусные. Сейчас я даже не могу сказать, в каком году это было. Просто годы войны сливаются в одно длинное суровое время.
Мы, дети войны, редко играли в шумные игры. Обычно у кого-нибудь собирались, слушали страшные истории о зверствах фрицев, а если кому приходила похоронка, тут же придумывали версии о том, что в каком-то месте кому-то тоже пришла похоронка, а потом оказывалось, что человек жив. Как взрослые, обсуждали, как идут дела на фронте. Слушали рассказы о героях-детях, о героях-комсомольцах, плакали от жалости и отчаяния, что мы не воюем, что не можем отомстить. Всегда слушали сводки Информбюро. Ликовали, когда голос Левитана говорил: «…наши войска в результате тяжелых боев освободили…»
В школу я пошла в 6 лет еще в Калмаше, за один год окончила два класса. Но с переездом в Петропавловск, а затем в Калининград, снова потеряла 2 года.. В школе холодно. Сидим в пальто, пальцы мерзнут, когда пишешь. Очень хочется есть. В обед в школе кормили бесплатно жидким супом с кусочком хлеба. Писали мы на тетрадках, сшитых из газет, а чернила делали из сажи – предварительно кипятили их, чтобы они не мазали.
По дороге из школы мы с друзьями делали большой крюк и проходили мимо пекарни.. Мы подолгу стояли у окна и вдыхали вкусный запах хлеба. Иногда через форточку нам передавали хлеб без корочки. Так иногда бывает: корочка прилипает к форме, а мякиш отделяется. Такой хлеб непригоден для продажи, и мы честно его делили. Иногда получали белый мякиш, но в основном хлеб был черный, как пластилин. Он прилипал к зубам, его надо было долго жевать, но он все равно казался нам вкусным. Мечтали, что после войны хлеба будет много. А еще мы мечтали стать невидимыми, добраться до Гитлера и убить его. Нам представлялось – мы стреляем в фашистов, а они нас не видят и бегут, ошалев от страха. И тогда нам становилось весело.
Вспоминаю, как мы, второклассники, приходили в госпиталь с концертом. Кровати стоят так тесно, что едва можно пройти. Со всех сторон на нас смотрят раненые. Все они в бинтах. Пахнет чем-то сладковатым, приторным. Чуть кружится голова. Нас подзывают, ласково гладят по головам, суют в руки кусочки сахара, конфеты, белый хлеб. Сначала мы для солидности отказываемся, а потом с аппетитом уплетаем. Затем даем концерт. Читаем стихи, поем хором. Мы с подругой поем песни о партизане, который «убитый, глубоко зарытый, там схоронен красный партизан». Нам так громко аплодируют, что мы, окрыленные успехом, поем все подряд, а раненые нам подпевают и о Катюше, и о синем платочке и землянке.
Особенно мы голодали весной. Тогда отправлялись на картофельные поля, собирали мерзлую картошку. Хорошо ее промывали, терли на терке, заливали водой. Из отжимков пекли лепешки, добавляя в них лебеду или крапиву, а в воде оставался на дне крахмал. Из него варили кисель.
В конце 44 года стало намного лучше. Маме стали выдавать американскую помощь – различные консервы: мясо, печень, каши. Увеличили выдачу хлеба по карточкам. Дом пионеров устроил елку. Я там танцевала от балетной школы. А самый главный подарок, кроме кулька с конфетами, пряниками и печеньем, я получила как отличница – валенки. Как я гордилась! Они были чудо как хороши. Черненькие, ладненькие, не маленькие и не большие. Я была просто счастлива.
В это время с запада шло много военных эшелонов. Мы ходили их встречать. Военные одаривали нас шоколадками, печеньем, пряниками. Меня приняли в пионеры, я вступила в тимуровскую команду. Мы ходили помогать тем семьям, у кого родственники были на фронте. Вести с фронта стали веселее, слово «освободили» мы слышали теперь постоянно.
Помню утро 10 мая. Очень рано, мы спим. Проснулись от шума на улице. Слышны крики, смех, плач – все вместе. Выбегаем на улицу, видим толпы народа. Все кричат, обнимаются, целуются: «Победа!» Какой-то дяденька хватает меня, подбрасывает вверх и кричит: «Победа! Конец войне!» Мы вместе со всей толпой идем на площадь за вокзалом. Отовсюду идут смеющиеся и плачущие люди. На крыше вокзала стоит солдат, в руках красное знамя. Он кричит: «Капут Гитлеру! Подписан акт капитуляции!» Я не знаю этого слова, но раз все радуются, значит, это хорошее слово. И я радуюсь вместе со всеми. Такую радость, такое счастье и гордость за свою родину мы все испытывали – как одна крепкая семья.
Нина Михайловна Козлова,
ветеран труда, руководитель театральной студии КЛИТ, преподаватель
Обратная связь